Помимо воли мое тело перешло в сверхускоренный режим. И как раз вовремя – змея метнулась ко мне, разинув пасть, готовая вонзить в меня ядовитые зубы.

Я видел ее обвившееся вокруг ветви тело, видел, как пасть ее разверзлась, видел истекавшие ядом зубы, видел, как она вздыбилась и метнулась ко мне – все это разыгрывалось перед моими глазами в замедленном темпе. Лишенные век глазки с ненавистью взирали на меня.

Выбросив вперед правую руку, я поймал змею. Она была настолько велика, что мои пальцы охватили ее лишь наполовину. Ее длинное мускулистое тело, двигаясь по инерции, едва не сбило меня с ветки на далекую землю, утопавшую во мраке. Но я уцепился за ветку ногами и свободной рукой, хотя и ударился спиной о ствол с такой силой, что невольно зарычал.

Прижимая большим пальцем нижнюю челюсть гадины, я отстранил ее от себя на расстояние вытянутой руки. Извиваясь, сворачиваясь кольцами, она пыталась вырваться. Проснувшаяся Аня мгновенно оценила ситуацию и схватилась за дубинку.

Я с трудом встал на одно колено, опасаясь, что бившаяся змея свалит меня с ветки.

– Ложись! – приказал я Ане.

Как только она подчинилась, я перехватил гадину поудобнее и изо всей силы ударил о ствол. Ее голова стукнулась о дерево с сильным, приятным слуху треском. Я снова и снова колотил ее о дерево. Змея перестала извиваться, а скоро и шевелиться вообще, безвольно повиснув у меня в руке. Я отшвырнул труп гадины прочь. Он полетел вниз, ломая ветки, и наконец грохнулся о землю.

– Весточка от Сетха? – приподняв голову, спросила Аня. Голос ее упал почти до шепота.

Я пожал плечами, хотя в темноте она моего движения не видела.

– Кто знает? Тут масса змей. Наверно, они охотятся на ночных млекопитающих, которые живут на деревьях. Может, мы просто забрались не на то дерево?

Аня подобралась ко мне поближе, и я ощутил, как она дрожит. С той ночи мы спали по очереди.

Теперь я понял, почему всем людям досталось три инстинктивных страха: страх темноты, страх высоты и страх перед змеями.

17

Держа путь в гору, все дальше от болот, мы с Аней постепенно начали обзаводиться примитивными орудиями труда. Кремень нигде не попадался, но зато я подобрал булыжник себе по руке и каждый вечер трудился над ним, обтесывая о другие камни, чтобы сделать лезвие более-менее острым. Аня выискивала прямые ветви, а вечером обжигала их кончики на костре, чтобы получить более-менее прочные острия.

Меня тревожила необходимость разводить каждый вечер костер. Разумеется, нужно было готовить ту жалкую пищу, которую удавалось раздобыть. В другую эпоху костер потребовался бы, чтобы отпугивать хищников по ночам, пока мы спим, но в этом веке миром правили рептилии, а не млекопитающие, и я опасался, что огонь может привлечь обожавших тепло пресмыкающихся, а не отпугнуть их.

Да и о Сетхе забывать не следовало. Развести костер здесь наверняка некому, кроме нас с Аней. Всякому обладателю техники, способной сканировать обширные участки суши, костер укажет наше местопребывание не хуже маяка.

И все-таки мы нуждались в ночном костре – не только ради приготовления пищи и безопасности, но и ради душевного комфорта. Ночь за ночью мы с Аней сидели бок о бок у костра, глядя на жаркую пляску язычков пламени, и размышляли о том, что должно пройти более шестидесяти миллионов лет, прежде чем человек впервые разведет огонь.

На возвышенности, вдали от болот, небо очистилось. Но я по-прежнему не узнавал звезд. Ночь за ночью я искал созвездие Ориона, но напрасно.

Теперь я начал демонстрировать Ане свою охотничью удаль. При помощи сделанных ею копий я добывал мелких динозавров величиной с птицу, а иногда даже ухитрялся забить более крупную дичь, вроде четвероногих травоядных ящеров ростом с овцу.

А однажды вечером я задал Ане вопрос, терзавший меня с момента прибытия в эпоху динозавров.

– Когда ты изменила свой облик… преобразилась в сферу чистой энергии, – мысль, что это и есть истинная сущность моей любимой, до сих пор тревожила меня, – куда ты исчезла? Что ты делала?

В отсветах пляшущего пламени костра ее лицо мерцало и переливалось почти так же, как тогда, когда она растворилась в моих объятьях при падении в ядерный колодец Сетха.

– Пыталась вернуться к другим творцам, – негромко, почти печально проронила она. – Но путь был заблокирован. Я пробовала переместить нас обоих в иное место и время, в любую точку континуума. Но искривитель Сетха был настроен именно на это время и на это место, и мне не хватило энергии, чтобы изменить настройку и перенестись куда-либо еще.

– А ты осознаешь, что делаешь, когда… когда меняешь облик?

– Да.

– Ты можешь сделать это сейчас?

– Нет, – мрачно призналась она. Движением руки обведя наш костерок и обглоданные динозавровые кости на земле, она сказала: – Недостаточно энергии. Ее нам едва хватает, чтобы поддерживать жизнь в человеческом теле. – Голос Ани звучал весело, но под весельем таилась тоска, а может быть, даже страх.

– Значит, ты заточена в человеческом теле.

– Я выбрала человеческое тело, Орион. Чтобы быть с тобой.

Этим она хотела подчеркнуть свою любовь, но пробудила у меня острое чувство вины – это по моей милости она ограничена в своих возможностях и уязвима, как я сам.

Через неделю мы вышли на плоскогорье. Здесь было хоть и ненамного прохладнее, но зато суше, чем в болотах.

Ночь за ночью я смотрел на небосвод, отыскивая созвездие-тезку и пытаясь отделаться от ощущения, что зловещая багровая звезда взирает на меня, будто око разгневанного бога – или дьявола.

Аня всегда просыпалась около полуночи, чтобы заступить на вахту и дать мне поспать. Как-то раз она спросила:

– Любимый, что ты надеешься отыскать среди звезд?

– Ищу себя, – слегка устыдившись, признался я.

– Вон там, – указала она.

Это был не Орион. Это созвездие ничуть не напоминало мне знакомого Охотника. Ригеля не было и в помине. Блистательной красной Бетельгейзе простыл и след. Вместо трех звезд пояса и висевшего на нем меча я обнаружил лишь слабое туманное пятнышко.

Кровь в моих жилах застыла. Даже созвездия Ориона нет в этом заброшенном пространстве и времени! Нам незачем находиться здесь, в такой дали от родных времен. Мы здесь чужаки, изгнанники, забытые богами, гонимые силами, которым даже не можем дать отпор, обреченные встретить смерть и уйти в вечное небытие.

Беспредельная горесть наполнила мою душу. Я чувствовал полнейшую беспомощность, собственную бесполезность, понимая, что рано или поздно Сетх выследит нас и положит конец нашему существованию.

Как я ни старался, отчаяние не покидало меня. Еще ни разу мне не доводилось переживать столь безысходной тоски и муки. Я пытался скрыть свое состояние от Ани, но по ее тревожному взгляду понял, что она прекрасно понимает, как я опустошен и подавлен.

А затем мы вышли к кладке яиц утконосых динозавров.

Она оказалась на плоской вершине пологого холма. По склону холма поднялось такое бесчисленное множество гадрозавров, что их тяжелые лапы протоптали в голой пыльной земле настоящую дорогу.

– Должно быть, ящеры приходят сюда каждый год, – заметила Аня, шагая по дороге к вершине холма.

Я промолчал, не в силах пробудить в своей душе искорку любознательности или энтузиазма, двигавшего моей подругой. Мрачная замкнутость по-прежнему не покидала меня.

Мы должны были догадаться, что ждет нас на вершине, по шумному скрипучему шипению десятков птерозавров, которые хлопали кожистыми крыльями над холмом, закладывая крутые виражи для приземления. Взбираясь по отлогому склону, мы с Аней слышали щелчки их длинных костистых клювов, словно птерозавры дрались между собой.

Я никак не мог уловить какое-то полузабытое воспоминание. Поведение птерозавров что-то напоминало мне, но я никак не мог осознать, что именно. Однако едва мы вышли к вершине, оно оформилось в четкую мысль.

Кладбище.

На голой вершине холма находились сотни гнезд, в которых утконосые динозавры откладывали яйца на протяжении несчетного множества поколений.